9,3 тыс.
6 минут чтения4-го июля 1925 года французский пароход «Espagne», на борту которого в числе 593 пассажиров находился Владимир Маяковский, после 18-дневного путешествия через Атлантический океан пришвартовывается в Гаванском порту на 24 часа, чтобы загрузиться топливом, высадить 232 пассажира на Кубе и продолжить плавание на следующий день, 5-го июля, до мексиканского порта Веракруса.
«Пароход «Эспань» — 14 000 тонн. Пароход маленький, вроде нашего «ГУМ’а». Три класса, две трубы, одно кино, кафе-столовая, библиотека, концертный зал и газета. Газета «Атлантик». Впрочем, паршивая… Палуба разукрашена разноцветными фонариками, и всю ночь танцует первый класс с капитанами. Всю ночь наяривает джаз…
Первый класс тошнит куда хочет, второй — на третий, а третий — сам на себя.
Событий никаких. Жара страшная… Третий класс теперь ненавидел первый ещё и за то, что ему прохладнее на градус».
По прибытию в Гавану появилось ещё больше причин для «классовой» ненависти. «Первому классу пропуска на берег дали немедленно и всем, с заносом в каюту… Второй класс сходил с выбором. Пускали на берег нравящихся капитану. Чаще — женщин. Третий класс не пускали совсем, и он торчал на палубе, в скрежете и грохоте углесосов, в чёрной пыли, прилипшей к липкому поту, подтягивая на верёвочке ананасы».
Воспользовавшись привилегиями первого класса, поэт сошёл на берег и тут же подался во все тяжкие: «Я первоклассник. Я на берегу. Я спасаюсь от дождя в огромнейшем двухэтажном пакгаузе. Пакгауз от пола до потолка начинён виски. Таинственные подписи: «Кинг Жорж», «Блэк энд уайт», «Уайт хорc» — чернели на ящиках спирта, контрабанды, вливаемой отсюда в недалёкие трезвые Соединенные Штаты. За пакгаузом — портовая грязь кабаков, публичных домов и гниющих фруктов… Обратно я еле нашёл дорогу».
«На корабле к ужину давали незнакомые мне еды — зелёный кокосовый орех с намазывающейся маслом сердцевиной (по всей видимости — авокадо, — прим. автора статьи) и фрукт манго — шарж на банан, с большой волосатой косточкой».
В Мексику Маяковский прибыл по персональному приглашению камрада, коллеги и соратника по интернациональной борьбе за коммунизм — Диего Риверы. Знакомство советского поэта и мексиканского живописца-революционера окутано тайной, и до сих пор многие историки спорят о политических мотивах их встреч. В 1927 году Диего Ривера приезжал с ответным визитом в СССР и гостил у Маяковского.
«Мексика. Вера-Круц. Жиденький бережок с маленькими низкими домишками. Сотни маленьких людей в шляпах кричали, дрались друг с другом из-за чемоданов и уходили, подламываясь под огромной клажей. Возвращались, орали и клянчили снова.
— Где же индейцы? — спросил я соседа.
— Это индейцы, — сказал сосед.
Я лет до двенадцати бредил индейцами по Куперу и Майн-Риду. И вот стою, оторопев, как будто перед моими глазами павлинов переделывают в куриц».
Впрочем, погружаться в меланхолию было некогда: «Я был хорошо вознаграждён за первое разочарование. Сейчас же за таможней пошла непонятная, своя, изумляющая жизнь. Первое — красное знамя с серпом и молотом в окне двухэтажного дома. Ни к каким советским консульствам это знамя никак не относится… Мексиканец въезжает в квартиру и выкидывает флаг. Это значит: «Въехал с удовольствием, а за квартиру платить не буду». Вот и всё! Попробуй — вышиби!»
В Мехико-сити ситуация развивалась следующим образом: «Диего де-Ривейра встретил меня на вокзале. Поэтому живопись — первое, с чем я познакомился в Мехико-сити. Я раньше только слышал, будто Диего — один из основателей компартии Мексики, что Диего величайший мексиканский художник, что Диего из кольта попадает в монету на лету. Ещё я знал, что своего Хулио Хуренито Эренбург пытался писать с Диего». («Необычайные похождения Хулио Хуренито» — культовый и весьма скандальный роман Ильи Эренбурга, по сути — пародия на Библию, где главный герой — мексиканский авантюрист и Великий Провокатор, — прим. автора статьи).
Внешний облик Риверы был ничуть не менее колоритным, чем его обожаемая Родина: «Диего оказался огромным, с хорошим животом, широколицым, всегда улыбающимся человеком.
Он рассказывает, вмешивая русские слова (Диего великолепно понимает по-русски), тысячи интересных вещей, но перед рассказом предупреждает: «Имейте в виду, и моя жена подтверждает, что половину из всего сказанного я привираю».
Как любой уважающий себя революционер, Диего не брезгал оружием: «В центре дивана валялся годовалый сын, а в изголовье на подушке бережно лежал огромный кольт… Любовь к оружию большая. Обычай дружеского прощания такой: становишься животом к животу и похлопываешь по спине. Впрочем, похлопываешь ниже — и в заднем кармане брюк всегда прохлопнешь увесистый кольт. Это у каждого от 15 до 75-летнего возраста. Газеты об убийствах пишут с удовольствием, но без энтузиазма. Но зато, когда день обошёлся без смерти, газета публикует с удивлением: «Сегодня убийств не было».
Описания дорожного движения выглядят так, будто ситуацию комментирует почти век спустя Джереми Кларксон в передаче Top Gear: «Авто гоняется за авто, авто вместе гоняются за автобусом, а все сообща въезжают на тротуары, охотясь за необдуманными пешеходами. Мехико-сити — первый в мире город по количеству несчастных случаев от автомобилей. Шофёр в Мексике не отвечает за увечья (берегись сам!), поэтому средняя долгота житья без увечий десять лет. Раз в десять лет давят каждого. Правда, есть и нераздавленные в течение двадцати лет, но это за счёт тех, которые в пять лет уже раздавлены. В отличие от врагов мексиканского человечества — автомобилей — трамваи исполняют гуманную роль. Они развозят покойников. Часто видишь необычное зрелище. Трамвай с плачущими родственниками, а на прицепе-катафалке покойник. Вся эта процессия жарит вовсю с массой звонков, но без остановок. Своеобразная электрификация смерти!»
Будучи не только поэтом, но и величайшем копирайтером всех времён и народов, Маяковский не мог не пройтись по рекламе: «Единственная реклама, которую любит малоудивляющийся мексиканец, это «барата» — распродажа.
Этими распродажами заполнен город. Без распродажи мексиканца не заставишь купить даже фиговый лист. В мексиканских условиях это не шутка. Говорят, муниципалитет повесил на одной из застав, вводящих в Мехико-сити, для усовещевания чересчур натуральных индейцев вывеску: «В МЕХИКО-СИТИ БЕЗ ШТАНОВ ВХОД ВОСПРЕЩАЕТСЯ!»
Банковская, а вместе с ней и политическая система также не уступали всему остальному: «В Мексике все носят деньги в мешках. Частая смена правительств (за отрезок времени 28 лет — 30 президентов) подорвала доверие к каким бы то ни было бумажкам. Вот и мешки. Эксцентричность политики Мексики заключается в том, что здесь случались и президенты, которые президентствовали чуть не час. А когда являлись интервьюеры, президент был уже свергнут и отвечал с раздражением: «Разве вы не знаете, что я был выбран всего на полтора часа?»
В мексиканском понятии «революционер» — не только тот, кто, понимая или угадывая грядущие века, дерётся за них и ведёт к ним человечество, — мексиканский революционер — это каждый, кто с оружием в руках свергает власть — какую, безразлично. А так как в Мексике каждый или свергнул, или свергает, или хочет свергнуть власть, то все революционеры».
«К сожалению, я не могу дать достаточного очерка жизни коммунистов Мексики. Могу только вспомнить несколько встреч с товарищами… Товарищ Морено (депутат от штата Вера-Круц) вписал в мою книжку, прослушав Левый Марш: «Передайте русским рабочим и крестьянам, что пока мы ещё только слушаем ваш марш, но будет день, когда за вашим маузером загремит и наше «33» (калибр кольта). Кольт загремел, но, к сожалению, не мореновский, а в Морено. Уже находясь в Нью-Йорке, я прочёл в газете, что товарищ Морено убит правительственными убийцами».
Как любой революционно настроенный народ, мексиканцы имеют и своих национальных врагов. «Гачупин» и «гринго» — два высших ругательства в Мексике. «Гачупин» — это испанец. За 500 лет со времени вторжения Кортеса это слово потухло, тлеет, потеряло остроту. Но «гринго» и сейчас звенит как пощёчина (когда врывались в Мексику американские войска, они пели: «Грин-гоу ди рошес ов…» — старая солдатская песня, и по первым словам сократилось ругательство)».
Ещё одна характерная черта мексиканцев — умение проявлять смекалку и по-простому относиться даже к таким глобальным и значительным вещам, как государственный флаг. «Арбузом» называется мексиканское знамя. Есть предание: отряд повстанцев, пожирая арбуз, думал о национальных цветах. Необходимость быстрой переброски не дала долго задумываться. «Сделаем знамя — арбуз», — решил выступающий отряд. И пошло: зелёное, белое, красное — корка, прослойка, сердцевина».
Сметай
с горбов
толстопузых обузу,
ацтек,
креол
и метис!
Скорей
над мексиканским арбузом,
багровое знамя, взметись!
